круглее колеса, на небе всего веселее святки, к западу садится солнце, и к востоку ложатся ноги мертвеца. Снег наполняет все долины. Человек самое благородное украшение царского чертога, гром громче журавля, и ангел белее лебедя. У пигалицы борода на затылке, грех чернее засова, и мысль быстрее серны. По льду самый широкий мост, жаба всего противнее глазам человека, в рай самая высокая дорога, и в преисподней пьют самое холодное пойло" [W.Grimm, Altdanische Heldenlieder, Balladen und Märchen.

Heidelberg. 1811. s.234 -235]. Любопытно обратить внимание на то, как мифологические намеки скрываются за Христианские идеи и перемешиваются с наивными воззрениями на окружающую природу.

9) В немецких преданиях лебедь – вещая птица; остатком этого верования в языке сохраняется глагол "es schwant mir" – предчувствуется. Следовательно, лебяжий образ валькирии имеет символический смысл. В одной украинской песне [М.А.Максимович, Украинские народные песни. М. 1834. с.116] белая лебедка рассказывает сизоперому орлу всю ширую правдоньку о битве при Кистрине. Между древними русскими стихотворениями мы имеем драгоценную песню, под названием "Поток Михайло Иванович" служащую доказательством, что предание, выразившееся в Эдде в образе лебединых валькирий, было туземным и на Руси, и притом в русской песне оно сохранилось первобытнее, нежели в немецком сказании, которое можно признать порчею и подновлением древнейшего мифа, сохранившегося у нас. Потокъ Михайло Иванович на синем море увидел белую лебедушку, она через перо была вся золотая, а голова у ней увита красным золотом и скатным жемчугом усажена. Он прицеливается в нее, и поэт входить в малейшие подробности стрельбы, как Гомер в описании стрельбы Пандара [Илиада. IV.105 и далее]: место, в высшей степени проникнутое эпическим воодушевлением, свидетельствующее о самородности всей басни. Чуть было спустить Потоку каленую стрелу, провещится белая лебедь человечьим голосом, выходила на крутой берег, обернулась красной девицей, Авдотьей Лиховидьевной. Тут у них и была помолвка. Авдотья Лиховидьевна²⁶ предложила условие: кто из них прежде умрет, другому за ним живому в гроб идти. Поток поехал в Киев, а невеста его прежде него успела прилететь туда: там они и венчались. Молодая искала мудрости над мужем своим, и через полтора года скончалась. Вместе с покойницей посадили в глубокую могилу и Потока Михаила Ивановича, с конем и со всею сбруей ратной. В могилу собирались гады змеиные, а потом пришел и

большой змей, жжет и палит пламенем огненным. Поток ссекает ему голову и мажет ей свою жену, от чего она и воскресает; и оба выходят на белый свет. Жена-еретичка должна была поплатиться за свои мудрости тем, что пошла живая в могилу вместе со своим мужем, когда уже он состарился и преставился. Немецкая сказка [Brüder Grimm, Kinder- und Hausmärchen. Bd.1. N16. s.101-105] сверхъестественную женщину-оборотня низвела до обыкновенной, хитрой и неверной царевны, на тех же условиях, как и русская еретница, выходящей замуж за храброго воина. Когда она умирает, муж ее также вместе с ней опускается в могилу, но уже не с конем, а со столом, на котором было четыре каравая хлеба и бутылка вина.

Явившаяся в могиле змея уже не жжет ни палит, а только ползет к мертвому телу; он ее рассекает на три части, но только тогда воскрешает свою жену, когда другая змея, приложив какие-то три листика к суставам мертвой змеи, воскресила ее. И уже оставшимися от змей листиками воскрешает он свою жену. В смерти ее не было никакой с ее стороны мудрости: и потому, чтобы удержать к концу нравоучение древнейшего сказания, нужно было по воскресении представить ее порочной: именно тут-то как нарочно она становится неверна мужу, ищет его погибели; но правда торжествует, и неверная погибает со своим любовником, а муж остается в живых. Следовательно, условие – быть погребенными вместе – не состоялось; и именно потому, что оно в немецком сказании является уже случайностью, а не существенным обрядом, как у нас. Немецкая царевна оправдывает это условие нежностью – если он меня любить, что ему за жизнь без меня! Поток Михайло Иванович без всякого принуждения пошел к мертвой жене в могилу, ибо признавал законность условия – мужа немецкой царевны принудили к тому, оцепив все ворота стражей. Мы видим, что немецкое предание идет по следам русского шаг за шагом, но постоянно подновляет его и почти сглаживает следы мифологические. Можно сказать, что эта русская песня служит как бы