переходом от предания о валькириях в Эдде к немецкому сказанию. В Авдотье Лиховидьевне видно еще существо сверхъестественное, являющееся в образе лебедя, а палящий змей, воскрешающий своей головой, восходит к глубокой древности. Полнота эпического представления согласуется в этой песне с древнейшим мифологическим содержанием.
В основе всех этих верований и преданий, столь общих у славян с немцами, лежит единство воззрения и тех, и других на природу, следы которого открываются в языке. Эльф проходит следующие диалектические изменения: древне- и средненемецкое "alp", "elb"; англосаксонское "älf", скандинавское "âlfr"; по свойству готского языка предполагается готская форма "albs". Так как эльфы, по темному преданию, имеют символическую связь с образом лебедя, потому в языке мы находим сродство между тем и другим названием: "лебедь" по-древне- и -средненемецки – "albiz", "alpiz", "elbiz", "elbez";
aнглоcаксонски "elfet, "ylfet"; скандинавски "âlft" – суффикс в образовании этого слова, проходящий по всем немецким наречиям ("z", "t"), указывает на коренную форму, заключающуюся в имени эльфов. Горы и воды, как жилище этих сверхъестественных существ, и по названию им соответствуют – покрытые снегом, высокие горы называются "alpes", а прозрачная река – "albis", "elbe", так что по-скандинавски "elf" есть нарицательное имя для всякой реки, точно также, как шведское "elf", датское "elv". Какое же начальное впечатление зародило в народной фантазии такую связь между этими предметами, породнив их между собой и в языке, и в преданиях? Языки древние, удерживая коренной звук "а", являют нам такой же, соответственно немецким наречиям, переход согласных губных, т.е. "b", "р", "f"; а именно: латинское "albus", сабинское, по Фесту27[I], "alpus", и греческие "α'λφο'ς" (vitiligo), "α'λφιτω". Следовательно, впечатление света и блеска сопровождало веру в эльфов, как и в наших вил и русалок; то же впечатление породило и названия вод и снежных далеких гор, и наконец, название баснословной птицы, живущей на водах. Славяне начинают слово плавным звуком, провождая его звуком "а", который в других языках выступает вперед – и потому "alba" или "elba" живет у славян в форме "лаба", "лабе", означающей не только Эльбу (в Сербии – Лаб; Лаба в Книге Большого Чертежа28 [М. 1846. Ч.I. с.57]: "а в реку Кубу впала река Лаба с гор"), но и вообще всякую реку, как имя нарицательное. И как у немцев является язычный суффикс "z", "t", так и у нас "д", "т", "ц"; в сербском – "лабуд", в русском – "лебедь", в чешском – "labut", в польском – "łabędż", "łabęć". Согласно с первоначальным впечатлением, "лебедь" получил у нас эпитет "белая" – "белая лебедь", а согласно с женскими божествами, русалкой и вилой, в качестае эпической формы, "лебедь" употребляется в женском роде, как постоянный эпитет женщины; в древнем и средненемецком – "albiz", "elbez" – род еще колеблется между мужеским и женским, как наше "лебедь"; но что весьма замечательно, в скандинавском "âlft", "âlpt"
пересиливает уже форма женская, вполне согласуясь с тем божеством, для которого служит символом. В этом отношении грамматический женский род данного слова и в немецких эпических формах более соответствует нашим женским божествам, нежели эльфам того и другого рода. У нас Лыбедъ – не только река, но и название женщины, как древнейшее, может быть, олицетворение лебедя, намекающее на существо мифологическое.
Итак, не только предания, и немецкие, и славянские, но и самые названия в языке развились самостоятельно; потому что нет никакой возможности предположить влияние немецкой формы на образование наших "лаба", "лабуд", удержавших первобытные звуки "а", "б"; так, что затерянная готская форма "albs" является исторически только в нашем "лаб"29.
Отредактировал А.Чернов
Рекомендовать